Трущохинъ держалъ въ рукѣ двѣ радужныя и смотрѣлъ на нихъ.
— Проклятый тотализаторъ! — процѣдилъ онъ сквозь зубы.
Онъ позвонилъ казачка. Казачекъ явился.
— Попроси барыню… — сказалъ казачку Трущохинъ.
— Слушаю-съ.
Казачекь повернулся. Вдругъ около него упалъ на полъ двугривенный.
— Смотри… Это что такое? Откуда это у тебя? — спросилъ его Трущохинъ.
— А мнѣ сейчасъ дровяникъ далъ, — проговорилъ тотъ смущенно и поднялъ монету.
— Тебѣ-то за что? Чортъ! — раздраженно закричалъ Трущохинъ, но казачекъ уже выскочилъ изъ кабинета.
Шурша платьемъ, вошла Трущохина. Она была надувшись.
— Что такое случилось у тебя? — спрашивала она. Мужъ показалъ ей двѣ радужныя бумажки и сказалъ:
— Вотъ… Ева соблазнила Адама!..
— Съ кого получилъ? — быстро воскликнула она.
— Съ дровяника Ухватова. Онъ былъ здѣсь на дворѣ. Впрочемъ, съ него-то не грѣхъ, съ него стоитъ.
— Да со всѣхъ стоить. Только что-жъ ты мало взялъ, Александръ?
— Да столько далъ. Конечно, можно было-бы поторговаться — ну, да чортъ съ нимъ!
— Нѣтъ, ты нажимай, ты нажимай… У насъ долги есть. Я больше ста рублей должна.
— Ну, вотъ тебѣ сто рублей на поправку ротонды и на все прочее. А вторую радужную отдамъ Розенгипфелю въ уплату по векселю. Я его вызову по телефону. Ужасно пристаетъ.
Жена сидѣла около стола и обвертывала сторублевую бумажку вокругъ пальца.
— За сто рублей спасибо, но я тебѣ должна признаться, Шурочка, что этого мнѣ мало. Пока я обойдусь и съ этими деньгами, но въ общемъ мнѣ мало, — сказала она. — А потому ты еще съ кого-нибудь понажми, Шурочка.
— Хорошо, хорошо. Вотъ я долженъ провѣрить счета по ремонту, сличить со справочными цѣнами… — проговорилъ онъ.
— Да, да, да… — подхватила жена. — Въ особенности на маляра. Что онъ мошенникъ, ты это можешь видѣть по нашей квартирѣ. Вѣдь вотъ двери… Ты ему велѣлъ выкрасить два раза и лаковой краской, но развѣ у насъ двери выкрашены лаковой краской! И наконецъ, бьюсь объ закладъ, что онъ красилъ ихъ только по одному разу. Ты хорошенько возьми съ него, Шурочка.
— Да надо. Дѣйствительно, онъ безобразникъ, — согласился Трущохинъ.
— А какъ великъ счетъ маляра?
— Тысячу пятьсотъ съ чѣмъ-то.
— Смѣло двѣсти бери.
— Много.
— Не жалѣй ты его. Посмотри, какой онъ жирный, отъѣвшійся. Также ты можешь взять и за обои съ фабриканта.
— Ну, тамъ пустяки…
— Бери и пустяки. Зачѣмъ упускать, что по рѣчкѣ плыветъ?
— Совѣстливый я человѣкъ — вотъ что…
Трущохинъ тронулъ себя за грудь и отвернулся отъ жены.
— Ахъ, Боже мой, какія нѣжности! Но позволь тебя спросить: что ты раззоришь этими двумя стами рублей дровяника? Раззоришь маляра, если возьмешь и съ него двѣсти? — спросила жена.
Трущохинъ молчалъ.
— Чувствую, что это только начало, — проговорилъ, онъ наконецъ послѣ долгой паузы и не смотря на жену и тутъ-же прибавилъ: — А кто виноватъ въ этомъ началѣ? Тотализаторъ.
Она помнитъ, что въ глазахъ ея помутилось и съ ней сдѣлалось дурно. Всѣ предметы стали отдѣляться отъ нея, наконецъ, исчезли и сдѣлалось совсѣмъ темно, хотя день былъ солнечный. Она впала въ обморокъ. Это случилось послѣ звонка на скачкахъ, когда она увидала, что и послѣдняя лошадь, на которую она поставила въ тотализаторъ, проиграла.
Когда она пришла въ себя, около нея суетились. Какая-то дама разстегивала ей корсажъ, пожилой элегантный мужчина въ сѣрой шляпѣ давалъ нюхать ей спиртъ. Стоялъ лакей во фракѣ и съ бляхой, со стаканомъ воды на подносѣ, принесенномъ изъ буфета.
Вскорѣ пришелъ молодой военный докторъ, пощупалъ у ней пульсъ и сказалъ:
— Это отъ жары… Это страшный солнечный припекъ. Нѣсколько часовъ на жарѣ… Волненіе… Но теперь все благополучно кончилось. Снимите съ нея шляпку. Вѣдь тамъ шпильки, булавки. Удивительно, что въ буфетѣ нѣтъ никакихъ медикаментовъ. Поѣзжайте, сударыня, домой. Не оставайтесь здѣсь больше, — сказалъ ей докторъ.
— Да, я поѣду… — проговорила она глухимъ голосомъ и прибавила находившейся при ней дамѣ:- Не снимайте шляпку, не надо.
Она приподнялась на скамейкѣ, но покачнулась.
— Не худо-бы кому-нибудь проводить… — сказалъ докторъ.
— Я могу проводить… — вызвался пожилой господинъ. — У меня и экипажъ есть. Сударыня, позволите?
Онъ протянулъ ей руку, свернутую калачикомъ.
— Мерси. Я могу сама… Мнѣ не далеко… Я живу на дачѣ, тутъ поблизости… — отвѣчала она, но ноги ея были слабы, она качалась и приняла руку.
Они вышли изъ мѣстъ и очутились на подъѣздѣ. Продавецъ программъ въ черномъ казакинѣ и въ фуражкѣ сбѣгалъ за экипажемъ; это была карета.
— Садитесь, пожалуйста… — предложилъ ей пожилой господинъ. — Что за безпокойство! Вѣдь вы говорите, что близко. Я могу сейчасъ-же и вернуться назадъ.
Карета мчалась по грунтовой мостовой. Она сказала улицу.
— Вы замужемъ… — проговорилъ пожилой господинъ, замѣтивъ на рукѣ ея обручальное кольцо. — Можетъ быть, вы хотите, что-бы я предупредилъ мужа, успокоилъ его… Впрочемъ, вы на ногахъ.
— Мужъ въ командировкѣ…- отвѣчала она слабымъ голосомъ.
Пожилой господинъ какъ-то самодовольно крякнулъ и молодцовато покрутилъ усъ.
— Дѣти есть? — спросилъ онъ.
— Одинъ маленькій ребенокъ. Я только третій годъ замужемъ, — отвѣчала она. — Вотъ тутъ… Направо… У зеленой рѣшетки. Велите остановиться.
Въ каретѣ звякнулъ звонокъ. Кучеръ удержалъ лошадей.
Пожилой господинъ выскочилъ первый изъ кареты и помогъ выйти дамѣ.