Современная язва - Страница 8

Казачекъ вернулся и сказалъ:

— Здѣсь онъ. Сейчасъ придетъ.

У Трущохина усиленно забилось сердце. Онъ раза два прошелся по кабинету.

— Прямо маломѣрныя дрова, а это ужъ злоупотребленіе… Ну, а хочешь дѣлать злоупотребленіе, такъ платись… — бормоталъ онъ. — Да, платись… Зачѣмъ тебѣ наживать одному? Дѣлись съ другимъ.

Въ сосѣдней комнатѣ раздались шаги и сжрипѣли сапоги.

«Идетъ. Какъ его зовутъ-то? — Задалъ себѣ вопросъ Трущохмнъ, взглянулъ на себя въ каминное зеркало и увидалъ, что покраснѣлъ.

— Проклятый тотализаторъ! — произнесъ онъ вслухъ и, чтобы утишить волненіе, сталъ закуривать папиросу.

* * *

Дровяникъ вошелъ въ кабинетъ и истово перекрестился на икону, висѣвшую въ углу.

— Добраго здоровья, Александръ Иванычъ… — заговорилъ онъ протяжнымъ теноркомъ:- звать изволили?

Трущохинъ обернулся. Передъ нимъ стоялъ пожилой человѣкъ въ драповомъ пальто, ярко начищенныхъ сапогахъ бутылками, очень благообразный, и кланялся, держа въ одной рукѣ картузъ, а другой поглаживая широкую русую бороду съ просѣдью.

— Звалъ… — отвѣчалъ ему Трущохинъ, — и хочу съ вами серьезно поговорить. — Такъ, милѣйшій, нельзя, такъ невозможно, господинъ Ухватовъ. Такъ торговцы не дѣлаютъ.

— Что такое? Въ чемъ дѣло, ваше превосходительство? — испуганно спросилъ дровяникъ.

— Во-первыхъ, я еще не превосходительство, а во-вторыхъ, вы сами знаете, что я говорю насчетъ дровъ, которыя вы ставите. Это ужь изъ рукъ вонъ, Ухватовъ. Какъ васъ звать?

— Терентіемъ Павловымъ-съ.

— Такъ не дѣлается, Терентій Павлычъ, и я не могу этого допустить! Не могу-съ!

— А что такое насчетъ дровъ, Александръ Иванычъ? Дрова, кажется, первый портъ.

— Да, если считать снизу. Садитесь. Присядьте.

— Ничего-съ… Постоимъ… — проговорилъ дровяникъ, однако присѣлъ на кончикъ стула у дверей, издалъ глубокій вздохъ и произнесъ:- Удивительно!

Сѣлъ и Трущохинъ.

— Я не могу кричать на васъ, это не въ моей манерѣ, - проговорилъ Трущохинъ:- но скажу вамъ, не горячась, что вашихъ дровъ я не могу принять. Рѣшительно не могу.

Дровяникъ поднялся со стула.

— Отчего-же это такъ? Позвольте… — спросилъ онъ.

— Потому что онѣ сырыя и маломѣрныя… Невозможныя дрова.

— Эти дрова маломѣрныя? Не знаю-съ… Удивительно!.

Дровяникъ развелъ руками и хлопнулъ себя картузомъ по бедру.

— Да-съ, сырыя и маломѣрныя, а это противъ контракта, — продолжалъ Трущохинъ. — Въ контрактѣ прямо сказано, что дрова должны быть не менѣе девяти вершковъ длины и не менѣе трехъ ширины, а вчера я ходилъ на дворъ ихъ осматривать и за какое полѣно ни возьмешься — все восемь вершковъ, а то и меньше. И наконецъ, среди полѣньевъ есть просто палки какія-то… Напиленныя жерди…

— Не знаю-съ… — протянулъ дровяникъ. — Удивительно.

— Такъ вотъ знайте-съ… И знайте также, что принять ихъ я никоимъ образомъ не могу.

— Позвольте-съ… Вѣдь дрова не машиной рѣжутся, и если такое-нибудь полѣно…

— Нѣтъ, тутъ-съ не одно полѣно. Тутъ не объ одномъ полѣнѣ рѣчь.

Трущохинъ всталъ со стула и заходилъ по кабинету. Дровяникъ подумалъ и отвѣчалъ:

— И люди даже одного росту не бываютъ, а одни подлиннѣе, другіе покороче.

— То люди, а то дрова.

— Если, Александръ Иванычъ, которыя коротки, то можно откинутъ и мы возьмемъ ихъ обратно.

— Половину придется везти обратно. Вы сколько выставили?

— Да теперь саженъ около четрехсотъ. Впрочемъ, вахтеръ вашъ принялъ только триста.

— Ну, такъ вотъ, болѣе двухсотъ сажень придется везти обратно. Да нѣтъ, я эти дрова совсѣмъ не могу принятъ. Везите всѣ обратно. Сейчасъ я составлю актъ…

Дровяникъ вспыхнулъ и заговорилъ:

— Александръ Иванычъ, ваше превосходительство, да вѣдь это грѣхъ! За что-же вы хотите раззорить человѣка?

— Перестаньте! Грѣхъ былъ-бы тогда, если-бы и принялъ такія дрова! — возвысилъ голосъ Трущохинъ. — Да-съ. Везите ихъ обратно. Я не приму.

Онъ отвернулся отъ дровяника. Произошла пауза.

— Кажется, Александръ Иванычъ, мы всегда для васъ… — произнесъ дровяникъ. — За что-же, помилуйте, вы хотите заставить человѣка пить чай безъ сахару! Удивительно! Мы всегда…

— То-то и дѣло, что не всегда… — тихо отвѣчалъ Трущохинъ.

— Не знаю-съ… — покачалъ головой дровяникъ. — Впрочемъ, мы даже можемъ и сейчасъ… Вотъ-съ… Пожалуйте. Хотите, на пріютъ пожертвуйте, а то куда хотите. Росписки не потребуемъ.

Дровяникъ полѣзъ въ, карманъ за бумажникомъ.

— Не думайте только дешево отдѣлаться. Вѣдь вы ставите семьсотъ сажень одного швырка… — сказалъ Трущохинъ. — Поставка не шуточная.

— Знаемъ-съ.

Послышался тяжелый вздохъ. Дровяникъ вынулъ одну радужную и сталъ отсчитывать мелкія бумажки, но потомъ оставилъ ихъ, досталъ вторую радужную и, приложивъ ее къ первой, произнесъ, подавая ихъ Трущохину:

— Вотъ пожалуйте, что можемъ. А только ужъ, Бога ради, не тѣсните насъ. За что маленькихъ людей обижать! Удивительно!

Трущохинъ взялъ и сказалъ:

— Спасибо. Но я все-таки велю вахтеру, чтобы онъ отобралъ тамъ полѣнья, которыя меньше восьми вершковъ, чтобы вы видѣли и знали… Такъ ставить нельзя.

— Людишки… Приказчики… Что ты подѣлаешь съ народомъ! Не смотрятъ за пильщиками. А я, ей-ей, не виноватъ. Кладка у насъ хорошая, плотная, дрова выставляемъ съ опушкой. Можно уходить?

— Уходите.

— Прощенья просимъ-съ… Пожалуйста не обидьтесь, Александръ Иванычъ. Все это вѣдь это ошибкѣ и прямо… удивительно!

Дровяникъ поклонился и вышелъ изъ кабинета.